Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salems Lot]
Мэтт постучал в дверь, и Майк Райсон сказал:
— Войдите.
Мэтт принес пижаму:
— Великовата, но…
— Все в порядке, мистер Берк. Я сплю в трусах.
Он стоял в одних шортах, и Мэтт увидел, что все его тело ужасающе бледно. Ребра сильно выпирали из-под кожи.
— Поверни голову, Майк. Вот так.
Майк послушно повернул.
— Майк, откуда эти… царапины?
Рука Майка потянулась к горлу:
Не знаю.
Мэтт постоял, беспокойно раздумывая. Потом подошел к окну. Задвижка была надежно закрыта, и все-таки он подергал оконную створку. За окном тяжело прижалась к стеклу темнота.
— Зови меня ночью, если тебе что-то понадобится. Что бы то ни было. Даже если просто увидишь плохой сон. Ты это сделаешь, Майк?
— Да.
— Я буду здесь, в соседней комнате.
— Хорошо.
Неуверенно, чувствуя, что сделал не все, что требовалось, Мэтт вышел.
* * *Он так и не смог заснуть, и единственное, что помешало ему теперь позвонить Бену Мерсу, — это сознание, что у Евы все уже спят. Пансион населяли старики, и, если там ночью звонил телефон, это означало, что кто-то умер.
Мэтт беспокойно следил, как светящиеся стрелки будильника переходят с половины двенадцатого на двенадцать. Дом сделался сверхъестественно тихим. Впрочем, может быть, и естественно: старый, но крепко построенный, он давно уже перестал издавать звуки, сопровождающие усадку. Только тикали часы и снаружи слабо шумел ветер. В это время ночи никто не ездит по улицам Салема Лота.
То, что ты думаешь — бред.
Шаг за шагом он шел к вере. Конечно же, как человек начитанный, он сразу подумал об этом, когда услышал рассказ Джимми Коди о болезни Дэнни Глика. Мэтт с Коди посмеялись над такой мыслью. Видно, это ему наказание за смех.
Царапины? Это не царапины. Это следы укусов.
Тебя научили, что такого никогда не бывает, кроме как в волшебных сказках. Конечно, есть чудовища: они держат пальцы на термоядерных кнопках шести стран, убивают, грабят, подстерегают в лесу детей. Но не… Не это. Ты не так глуп. Следы Дьявола на груди женщины — только родимые пятна; человек, вернувшийся с собственных похорон к дверям жены, только страдает летаргией; призрак, копошащийся в углу детской спальни, только охапка одеял. Некоторые священники объявили, что даже Бог нынче уже мертв.
Никакого звука из-за двери. Майк спит? Почему бы нет? Разве не для этого Мэтт пригласил его сюда? Чтобы мальчик мог хорошенько выспаться без… без кошмаров. Мэтт встал и подошел к окну. Из этой комнаты виднелась крыша Марстен Хауза, словно замороженного лунным светом.
Я боюсь!
Хуже того — он был смертельно перепуган. Мозг лихорадочно вспоминал патентованные средства защиты от этой болезни, не имеющей названия. Чеснок, святая печать и святая вода, распятие, шиповник… Ничего этого не припасено у него в доме. Он простой, современный, не ходящий в церковь методист.
Единственный священный предмет поблизости — это…
Тихо, но отчетливо в молчании дома послышались слова. Их произносил голос Майка Райсона — мертвенный голос говорящего во сне:
— Да. Входи.
Дыхание Мэтта остановилось, потом вырвалось из груди в беззвучном крике. Ужас обессилил его. Живот налился свинцовой тяжестью. Что, во имя Бога, пригласили сейчас в дом?
В комнату прокрался звук открываемой оконной задвижки. Потом скрип дерева по дереву — поднялась оконница.
Можно успеть. Подбежать, выхватить Библию из ящика в столовой. Взбежать по лестнице обратно, распахнуть двери гостевой комнаты, поднять Библию над головой: «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа повелеваю тебе — удались…»
Но кто там, в комнате?
«Зови меня ночью, если тебе что-нибудь понадобится».
Но я не могу, Майк. Я старый человек. Я боюсь.
Ночь наводнила его мозг паноптикумом ужасающих образов, танцующих на грани непроницаемой тени. Клоунскибелые лица, огромные глаза, острые зубы, длинные белые руки, тянущиеся из мрака, тянущиеся… к чему?
Дрожащий стон вырвался у него, и он спрятал лицо в ладонях.
Не могу. Боюсь.
Он не смог бы пошевелиться, даже если бы увидел, как поворачивается ручка его собственной двери. Парализованный страхом, он жалел, что ездил сегодня к Деллу.
Боюсь.
И в жутком тяжелом молчании дома, сидя на кровати и закрыв лицо руками, он услыхал звонкий, мелодичный, исполненный зла смех ребенка…
…а потом долгие сосущие звуки.
Часть вторая. Император мороженого
Возьми из ящика, где нет трех ручек,
Ту простыню,
Где вышила она когда-то три зюйдвестки,
И этой простыней накрой ее лицо,
Но так, чтобы не видно было ног,
Не то всем станет ясно, как она замерзла.
Пусть лампы ярче светят.
Единственный император —
Это император мороженого.
В этой колонне есть
Отверствие. Взгляни,
Ты видишь королеву мертвых?
8. Бен (3)
Должно быть, в дверь уже давно стучали: к тому времени, как Бен с трудом заставил себя проснуться, стук, казалось, пробудил эхо в спящих улицах. За окном царила темнота: попытавшись нащупать часы, он сбил их на пол. Бен почувствовал растерянность и страх.
— Кто там? — крикнул он.
— Это Ева, мистер Мерс, — она явно спала не меньше чем на три пятых. — Вас зовут к телефону.
Он встал, нашел шлепанцы и отправился к двери. Кто заболел? Кто умер?
— Междугородняя?
— Нет, это Мэттью Берк.
Это известие его не успокоило, как следовало бы ожидать.
— Который час?
— Четыре с чем-то. Мистер Берк, кажется, очень расстроен.
Бен спустился к телефону, взял трубку:
— Это Бен, Мэтт.
Мэтт часто дышал:
— Можете приехать, Бен? Прямо сейчас?
— Хорошо. Что случилось? Вы больны?
— Не по телефону. Приезжайте.
— Через десять минут буду.
— Бен! — У вас есть распятие? Медальон со святым Христофором? Что-нибудь вроде этого?
— Черт, нет. Я… был… баптист.
— Ладно. Приезжайте скорее.
Бен повесил трубку и быстро пошел наверх. Ева в белой ночной рубашке, положив руку на перила, стояла в нерешительности: и узнать все хочется, и не хочется вмешиваться в дела постояльца.
— Мистер Берк болен, мистер Мерс?
— Говорит, нет. Он только попросил меня… Послушайте, вы не католичка?
— Мой муж был католик.
— У вас нет распятия или медальона святого Христофора?
